Бывают же впечатления, которые западают в души. Которые будто отпечатываются где-то внутри.Ты смотришь на этот отпечаток и чувствуешь прилив сил и чувств. Хочется жить и радоваться тому, что было.
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
Какое странное чувство- увидеть друга детства ведущим репортаж по телевизору. Он всегда стремился к этому и надеюсь он не остановится на достигнутом. Я рада за него
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
Как обычно вечером, ещё до начала пира, она сидела на ступени, прижавшись щекой с резной ножке трона. "Что же вы наделали, мой король. Каждая женщина,будь она прачкой, королевой или же, как я -шутом, желает чувствовать себя незаменимой. Я танцевала для вас и вы считали меня лучшей, но приглашали ко двору уродливых лилипутов на потеху придворным.Я шутила и вы улыбались, но вокруг на готове стояли жонглеры и акробаты. Я терпела их, чувствуя себя незаменимой. Ведь именно я сидела, прижавшись щекой к вашему трону. Но вот вы приблизили к себе юного мальчика-шута. Он пока сидит за столом, а его разноцветный костюм пылится в сундуке. Но за это я убью вас, мой король, достав из лохмотьев припрятанный кинжал.Я не умею подавать прошения об отставке и не могу сносить ощущенья, что для меня всегда найдётся замена."
тут это не ощущается, но в затемнённом зале музея меня поразил взгляд этого мужчины. Будто живая тьма. В нём читалась сила и жестокость. Капелька благородства, а в чертах мягкость.
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
Боже мой...Я девочка с джазом в плеере, сумашествием в голове и новой любовью к Яго. Актёр увиденный мной в театре беcподобен. Я его полюбила с первых же ролей, но то каким он показал Яго... NB Не забыть дописать
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
Однажды, когда одна несказочная была в гостях у другой она запомнила две фразы, которые запали ей в душу, которые приобрели смысл даже без контекста. "Кто ты-птичка,рыбка или камушек?" "Как ты посмел не поцеловать девушку?!"
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
В моём замке никогда не стихают голоса. Он всегда полон образов и эмоций. Там живут мои сны. И даже когда я просыпаюсь они шлейфом тянутся за мной, напоминая о себе.Я всегда с удовольствием возвращаюсь в свои обычные сны. вплетая себя в узор дворцовых интриг.
Я знаю ,что Ангелы дышат затылком. Ресницами слышат. И видят губами .
Не верьте про крылья . Они лишь мешают . Спиной целоваться. Шептаться плечами .
Не верьте про белую Нежную кожу. Зачем это зверство - Скрываться под нею
Я знаю что Ангелы живы любовью . Они осязают и чувствуют ею .
Я знаю как ангелы слушают сердце - В чужие ладони , уткнувшись глазами.
Не верьте про небо Для ангелов счастье - Всегда на земле и всегда рядом с нами(с)
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
читать дальшеПервое горе Некий воздушный гимнаст, работавший на трапеции, — известно, что это искусство, которым артисты занимаются высоко под куполом в больших театрах варьете, одно из самых трудных, какие доступны человеку, — устроил свою жизнь так, что пока он работал в одном и том же театре, то день и ночь оставался на трапеции: сначала из стремления к совершенству, потом по ставшей тиранической привычке. На все его потребности, впрочем очень небольшие, откликались сменявшие друг друга служители, дежурившие внизу и поднимавшие и опускавшие в специально сконструированных сосудах все, что требовалось наверху. Особых трудностей для окружающих этот образ жизни не создавал; только когда исполнялись другие номера программы, артист, остававшийся наверху, немного мешал — его нельзя было скрыть, и хотя в такие минуты он в основном держался спокойно, взгляды публики нет-нет да и отклонялись в его сторону. Однако дирекции театров ему это прощали, ибо он был выдающимся, незаменимым артистом. К тому же они, разумеется, понимали, что живет он так не из каприза и только таким образом может держаться в форме, только так сохранять в совершенстве свое искусство.
Пребывание наверху было и вообще полезно, а в теплое время года, когда по всей окружности свода открывались боковые окна и вместе со свежим воздухом в сумрачное помещение врывалось солнце, там было даже красиво. Правда, его общение с людьми было ограничено, лишь иногда по веревочной лестнице к нему взбирался какой-нибудь коллега-гимнаст, и тогда оба они сидели на трапеции, прислонясь к тросам справа и слева, и болтали, или же рабочие чинили крышу и через открытое окно обменивались с ним несколькими словами, или пожарник проверял запасное освещение на верхней галерее и кричал ему что-нибудь почтительное, но малопонятное. В остальном вокруг него было тихо, лишь иногда какой-нибудь служащий, забредший, к примеру, после полудня в пустой театр, задумчиво всматривался в почти недоступную взгляду высоту, где артист, не зная, что за ним наблюдают, упражнялся в своем искусстве или отдыхал.
Так он мог бы спокойно жить дальше, если бы не неизбежные переезды с места на место, которые были для него чрезвычайно обременительны. Правда, импресарио заботился о том, чтобы воздушный гимнаст был избавлен от излишне долгих страданий: для поездок по городу пользовались гоночными автомобилями, которые ночью или ранним утром мчались по пустынным улицам на предельной скорости, однако все же слишком медленно для нетерпения воздушного гимнаста. В поезде ему заказывали отдельное купе, где он совершал переезд в положении таком жалком, но все же несколько напоминавшем его обычный образ жизни — наверху, в сетке для багажа. В театре на месте предстоящих гастролей трапеция была наготове задолго до прибытия артиста, были также распахнуты все двери, ведущие в помещение театра, все коридоры освобождены, но все же прекраснейшими минутами жизни импресарио неизменно бывали те, когда воздушный гимнаст наконец ставил ногу на веревочную лестницу и в мгновение ока снова повисал на своей трапеции.
Сколько бы поездок ни прошли для импресарио удачно, каждая новая все же была ему неприятна, так как эти поездки, не говоря уже обо всем прочем, по крайней мере для нервов воздушного гимнаста, были губительны.
Однажды они опять ехали вместе, артист лежал в багажной сетке и дремал, импресарио 'сидел напротив, в углу у окна и читал книгу, и вдруг артист с ним заговорил. Импресарио весь обратился в слух. Гимнаст сказал, кусая губы, что отныне ему для занятий всегда будет требоваться уже не одна трапеция, а две, друг против друга. Импресарио сразу согласился. Однако артист, словно желая показать, что согласие импресарио значит столь же мало, сколь значил бы его отказ, заявил, что теперь он уже никогда и ни при каких обстоятельствах на одной трапеции работать не будет. Казалось, представление о том, что когда-нибудь это все-таки может случиться, приводит его в содрогание. Импресарио, медля и присматриваясь, еще раз изъявил свое полное согласие,-две трапеции лучше, чем одна, да и в остальном это новое устройство будет выгодно, оно придает программе разнообразие. Тут артист вдруг заплакал. Ужасно испугавшись, импресарио вскочил и спросил, что случилось, а не получив ответа, встал на диван, стал гладить артиста по голове, прижался щекой к его лицу, так что слезы артиста капали и на него. Но только после долгих расспросов и льстивых увещеваний артист, рыдая, сказал:
— Цепляться за одну-единственную перекладину — разве это жизнь?!
Теперь импресарио было легче успокоить артиста, он пообещал с ближайшей же станции телеграфировать в место предстоящих гастролей насчет второй трапеции, упрекал себя в том, что так долго заставлял артиста работать только на одной, благодарил и очень хвалил его за то, что он наконец указал на эту ошибку. Так импресарио удалось понемногу успокоить артиста, и он смог вернуться в свой угол. Однако сам он не успокоился; глубоко озабоченный, он исподтишка поверх книги рассматривал артиста. Уж раз того однажды стали мучить такие мысли, могут ли они когда-нибудь развеяться совсем? Разве не должны они крепнуть все более и более? Разве не опасны они для жизни? И импресарио думал, что он на самом деле' видит, как детски чистый лоб артиста, который теперь, перестав плакать, казалось бы, спокойно спал, начинают бороздить первые морщины. Франц Кафка
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
Нужно перевесить зеркало. Уже несколько лет мне приходится сидиться на стул и вставать на колени, чтобы увидеть в зеркале, висящем в моей комнате, своё лицо. Это было чем-то вроде ритуала. А иногда это зеркало казалось окном в прошлое. Но вот стали по одной пропадать книги из прошлого. И события прошлого становятся воспоминаниями. Теперь пора перевесить зеркало)
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
Ты будешь смеяться, но мне действительно снились придуманные нами дерижамбли. Люди заходили в кабину дирижабля и читали стихи.Часто глупые, но в основном искренние. Я смотрела в окно за котором виднелись макушки деревьев, а ты , вдохновлённая стихами, пыталась построить модель нашего корабля из зубочисток и двух носовых платков. И когда мы приземлились все люди смотрели как мы запускаем эту хрупкую конструкцию. И она летела...
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
Я так люблю подарки, сделанные своими руками.Лублю чувствовать , что человек думал о тебе. И пусть иногда они далеки от произведений искусства(твоя вазочка красивая=)Для меня-самая красивая), но они самые для меня дорогие.
Спасибо , пернатая
Мы лежали на полу и собирали огромный пазл. И мне было удивительтно спокойно. Вот тогда я чувствовала праздник.
А уж когда я пришла и посмотрела Ёжика в тумане, записанного на диск..
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
"Сама себе праздничное настроение не создашь-никто тебе его не создаст" Подумала я вошла в снегопад И создала. С дорогим человеком на смешном мультике. В магазине, полном народу. Поняла, что недолюбливаю восторженных и боюсь ряженых В "унции" за покупкой новогодних травяных смесей.
Прогнала стресс и пью пряный отвар, наслаждаясь лирическим настроением boomp3.com
"А давай, - проговорил Единорог, - договоримся. Ты будешь верить в меня, а я в тебя". Л. Керрол
Готовясь к зачёту по Античной литературеОни сошлись под стенами башни после заката, когда солнце давно уже разлилось и смешалось с водами ленивого летнего моря и даже рыбаки вернулись с долгого дневного лова домой. Их было четверо, четыре темные фигуры, закутанные в поношенные плащи и не нужно было служить в страже, чтобы разглядеть, что сошедшиеся замышляют недоброе. Но не было стражи в этот вечер под знаменитыми стенами, не было собак, что заранее чуют беду и тревожным лаем могут предотвратить ее, да и вообще, никого не было в округе в этот неурочный час. Четверо обменялись приглушенными приветствиями, огляделись и словно повинуясь неслышимой команде, дружно повернулись к башне. Она возвышалась над ними, грозная и неприступная, но угрозы ее были пусты, а неприступность кажущейся и злоумышленники лучше прочих знали, сколь уязвим и беззащитен их враг. Они было задержались на мгновение, словно сомневаясь, зачем они здесь, но затем, не обменявшись ни взглядом, ни звуком, уже без колебаний в едином движении пошли вперед.
- И ведь что получается, - плакал драматург Ювеналис, - Я ночей не спал, мучился, об стены бился так, что соседи ругаться приходили, написал, поставил, а зритель... Ведь изящная вышла вещица, хоть и фэнтази, длительное путешествие героя, возвращение его неузнанным в родной дом, счасливый конец. Ну что, что здесь может заслуживать криков, "Кифара! Аффтар, выпей цикуты"? - Плебс, - смачно бросил поэт Домитус, - Не расстраивайтесь, мой друг, не вы одни. Помните мое последнее, о тщете надежд? Там еще как главные герои выступают собака и ежевика, тонкая аллегория, я считаю. Так вот мне заявили, что подобное уже де было у некоего грека по имени Эзоп. Я спрашиваю, где эта Греция и где мы?! - А я? - подхватил баснописец Олдеол, - Навалял прекрасную, глубокую вещь о длительной осаде города, случившейся из-за прекрасной женщины. Вложил туда всю душу, хотел побеседовать о бессмысленности агрессии, так эти недоумки, я имею ввиду моих читателей, во-первых, заявили, что уже такое встречали, а во-вторых, вообще ни Аида не поняли в моих глубоких замыслах и разнылись, что махалова мало и все могло бы быть и "подинамичнее"! Вы совершенно правы, Домитус, плебс, как есть плебс! - А ведь именно в этом наша проблема, коллеги, - вкрадчиво вступил в беседу философ Таций, - Именно, что в читателях. Читатель нынче пошел начитанный, все-то они знают, все-то они уже видели, ничем их не удивишь. - Так чем же их удивишь-то, в 48 году до рождения Христова? - тяжело вздохнул Ювеналис, - Поздно мы родились, коллеги, все написано до нас. - Угу, - мрачно поддержал драматурга Олдеол, - Вон она, библиотека, семьсот тысяч пергаментов. Поди, сочини чего нового. Таций тонко улыбнулся. Над залитым вином и заляпанным масленными пальцами столом повисло молчание. - Уж не предлагаете ли вы, коллега... - неуверенно начал Домитус. Философ продолжал улыбаться.
Она пылала, пылала ненавистная башня. Уже гремели в городе в медь, бежали полуголые люди, раздавались истошные крики и плач, но было видно, что ничто больше не в силах повлиять на случившееся, все было кончено. В отблесках огня, словно завороженые его яростной неудержимой пляской, застыли четверо. Лица их были перепачканы сажей, остатки плащей тлели, волосы были опалены. Они стояли молча, недвижимо и вдруг Ювеналис, словно только осознав, что же они натворили, рухнул на колени. Домитус было заболиво склонился к другу, но тут же отпрянул, так как тот стремительно выпрямился и выбросил вверх руки со сжатыми в кулаки ладонями. - Свободны! - закричал он, - Свободны! Пиши что хочешь, выдумывай что хочешь, все новое, все свое, свое! Свободны! Остальные трое неуверенно переглянулись, но затем разулыбались, принялись хлопать друг-друга по плечам, поздравлять, ворошить волосы. Александрийская библиотека пылала. by Uesugi Eiri